Присяжный заседатель - Страница 15

Фары выхватывают из темноты почтовые ящики, каштаны, какие-то амбары. Они возникают на миг и тут же исчезают. И все это под музыку Вивальди. Энни никогда особенно не любила Вивальди, но сегодня маэстро пришелся как нельзя кстати. Особенно анданте со скрипкой и виолончелью. Музыка навевает на Энни сон. Хочется прислониться головой к мужскому плечу и задремать.

Перестань, идиотка, говорит она себе. Не раскисай. Неужели ты думаешь, что сегодня можно распускать нюни? Если поведешь себя по-бабьи, упустишь всю замечательную карьеру, вместо дела получатся шашни. И во всем будут виноваты готические скулы. Неужели ты поведешь себя как дура только из-за того, что тебе нравится его машина, его улыбка, его цитаты из восточной философии и темно-карие глаза? О Господи…

Сиди прямо, подлая баба.

Энни выпрямляется.

Ей очень хочется спросить у Зака, можно ли положить ему голову на плечо.

ДЕРЖИ ПАСТЬ НА ЗАМКЕ!

Зак говорит:

— Знаете, чем мне больше всего понравился тот бродяга? Он безошибочно уловил, в чем истинная суть города. В основе хаоса, который окружает нас, жителей мегаполиса, лежит некая простая геометрия. Именно в этой простой геометрии и заключается истинный смысл искусства. Вот почему мне так понравились ваши ящики. Когда суешь руку в темноту, в утробу, ты как бы погружаешься в глубинную суть вещей. Лао Цзы говорит, что возвращение — это движение к Тао. Возвращение, понимаете? У меня такое ощущение, что мудрость…

Он спохватывается и улыбается.

— Ну, меня опять понесло.

— Нет-нет, говорите, мне нравится. Мне редко приходится беседовать с людьми, у которых столько… интересных идей.

— Вы хотели сказать, столько мусора в голове?

— Кто такой Лао Цзы? Это что-то религиозное, да?

— Религия называется даосизм. Ее основатель — фигура полумифическая.

— Значит, вы даосист?

Он смеется.

— Сам не знаю. Лао Цзы говорит: «Когда дурак слышит о Тао, он громко хохочет». Как раз мой случай. Но я нахожу это учение весьма мощным и убедительным. Лао Цзы говорит: «Стань долиной, перестань бороться с судьбой, преградами, и ручьи сами понесут к тебе свои воды».

На перекрестке Энни говорит:

— Здесь налево.

Зак только коротко взглядывает на нее, никаких вопросов не задает, едет, куда велено. Должно быть, сразу понял — она приглашает его к себе домой.

Когда они входят в мастерскую, Энни говорит:

— Терпеть не могу электрический свет. Подождите минуточку, я зажгу свечу.

Зак смотрит на ящики, что висят на стене.

— Но я тогда не смогу рассмотреть… Ах да, ведь это совершенно не важно.

Энни достает из ящика спички и зажигает восковую свечу.

— Ну вот, так лучше.

Потом гасит свет. Еще одну зажженную свечу ставит на подоконник. В щели одной рамы задувает ветер, и пламя свечи колеблется.

Зак стоит возле ящиков. Оглядывается на нее, спрашивает:

— Какой сначала?

Энни зажигает третью свечу.

— Не имеет значения.

— Действовать так же, как в галерее? То есть совать руку, и все?

— Да-да, щупайте их.

Он выбирает «Мечту об увольнении». Энни следит за выражением его лица. Вот рука исчезла под юбочкой, на лбу собрались морщины. Она отлично знает, что сейчас нащупывают его пальцы. Сначала маленькую клетку для птички. В донышке проделана дыра, куда можно просунуть руку. Затем пальцы должны нащупать клавиатуру компьютера. Зак выворачивает руку, чтобы достать до клавиш. Выясняется, что клавиши покрыты сверху кусочками наждачной бумаги.

Смотреть, как меняется выражение его лица, очень интересно.

Зак сует руку еще дальше, нащупывает прутья решетки. Дверь клетки распахнута, замочек сломан. Зак просовывает пальцы в дверцу. Их касается дуновение ветерка (внутри встроен крошечный вентилятор). Однако дальше руку не просунешь — отверстие слишком мало.

Зак так увлекся, что согнулся в три погибели. Его глаза смотрят куда-то вдаль. Потом он поворачивается и говорит:

— Замечательно. И учтите, это не мечты — вы действительно можете взять и уволиться, сбежать из ада. В вашей власти заниматься отныне исключительно искусством.

Энни краснеет.

Но краснеет и Зак.

— Вообще-то мне как-то неловко… — говорит он.

— Почему?

— У меня такое ощущение, что я залез вам под юбку и сунул руку в ваш внутренний мир. — Он смеется.

На лице Энни против воли появляется кокетливая улыбка. Энни хочет стереть ее, но ничего не получается. Смотреть на Зака очень приятно, просто не оторвешься. Энни осторожно пятится к большому креслу и усаживается на мягкие подушки. Ей смешно. Она говорит:

— А вы суньте руку вон в тот ящик.

— В который?

— Вон в тот. — Она показывает на «Кардинала О`Коннора».

— Эту работу я уже знаю, — внезапно говорит он.

— Нет, вы ее еще не видели.

— Говорю вам, я ее знаю.

— Да я только что ее закончила.

— Я уже лазил в этот ящик вчера.

Он довольно ухмыляется. С лица Энни, наоборот, сползает улыбка.

— Вчера? Но вчера мы еще не были знакомы.

— И тем не менее я здесь был.

Что за шутки? Очевидно, она еще не вполне научилась понимать его юмор. Энни в недоумении, однако видит, что он уже не улыбается, да и атмосфера в комнате неуловимо изменилась. Лицо у него вдруг стало совсем другим — холодным, угрожающим. Мир вдруг дал трещину, и первое слово, которое приходит в голову охваченной ужасом женщине — «Оливер». Тут она вспоминает, что Оливера дома нет — он у Джесса. Хорошо, Оливер в безопасности, но что будет с ней? Чужой мужчина стоит между ней и дверью. Как выбраться из западни, куда бежать? Нужно скорее чем-нибудь вооружиться, иначе будет поздно. Энни хочет встать, но чужой мужчина говорит: