А Джулиет снова садится за телефон, звонит в Уайт-Плейнс. Стерва медсестра говорит ей, что машина уже выехала, вот-вот прибудет.
— Ну ладно, — немного смягчается Джулиет. — Ждем.
Она возвращается и подменяет Генри.
— Знаешь, золотце, у меня ощущение, что мы провозимся со стимулятором до утра.
Оливер жует яблочный пирог. Напротив сидит его мать, перед ней половинка тоста. Щеки Энни впали, кожа какая-то серая. Оба молчат. Когда Энни поднимает глаза, Оливер видит, что они налиты кровью, а в уголках воспалены.
Он ест быстро. Потом берет клюшку для лакросса, учебники и направляется к велосипеду. Энни выходит на крыльцо.
— Почему ты не едешь на автобусе?
— У меня после школы тренировка по лакроссу.
— Ведь тренировки по средам.
— Сегодня дополнительная. На следующей неделе у нас важный матч.
Энни смотрит на него, но ничего не говорит. Мысли ее витают где-то далеко. Вздохнув, Оливер крутит педали.
Но на перекрестке он сворачивает не налево, к школе, а направо. С трудом въезжает на холм, несется вниз, мимо старого карьера, мимо ручья. Через две мили, возле бакалейной лавки, слезает с велосипеда и вкатывает его вверх по каменным ступеням.
Джулиет снимает квартиру над лавкой. Но ее машины на стоянке нет.
Оливер встает на цыпочки, пытается заглянуть в окно передней. Велосипед Джулиет на месте, но внутри темно и тихо. Естественно — ведь она почти все время проводит в больнице. И все же, какая досада!
Может быть, оставить ей записку? Или сидеть на ступеньках ждать? А какой у нее телефон в госпитале?
И тут из-за угла выезжает ее древний «фольксваген».
Из машины выходит Джулиет, с недоумением смотрит на Оливера, ничего не может понять.
— Оливер?
— Привет.
— Почему ты здесь? Ты что, на велосипеде приехал? — Он кивает. Большие пальцы рук почему-то замотаны у нее бинтами.
— Разве сегодня нет уроков?
Он пожимает плечами.
— Ты ведь должен быть в школе.
— Мне нужно было с тобой увидеться.
— Понимаешь, я всю ночь не спала. Хотела немного отдохнуть.
Она хмурит брови — до нее доходит, что Оливер здесь неспроста.
— Что случилось? — спрашивает она совсем другим тоном.
— Надо поговорить.
— О чем?
— О маме.
Джулиет идет с ним в кухню. Там низкий потолок, распахнутое окно выходит в сад. Пахнет сыростью и штукатуркой. Квартира у Джулиет маленькая, тесная и неуютная. А Оливеру, когда он думает о Джулиет, всегда кажется, что она непременно должна обитать в роскошном дворце, огромном и экзотическом.
— Чего-нибудь хочешь? — спрашивает она. — Например, попить?
— Воды.
— Простой воды? Не кока-колы, не сока?
— Воды.
Она наливает ему стакан воды, кивает на стул, усаживается сама. Внимательно смотрит ему в лицо, опершись подбородком о локоть. Оливер отпивает, смотрит на стекло, не знает, с чего начать.
— Так ты с работы? — наконец говорит он.
— Да.
— А бинты зачем?
Она морщится.
— Там есть такая штуковина вроде искусственного легкого. Всю ночь его качала. У одного новорожденного были проблемы с дыханием.
— И что потом?
— В конце концов, приехала машина из Уайт-Плейнс и ребенка увезли. Всего час назад.
— Теперь с ним все будет в порядке? Я имею в виду, с ребенком?
— Понятия не имею, это уже не мое дело. Оливер!
— Что?
— Что происходит?
— Не знаю. Ты никому об этом не скажешь?
У Джулиет опускаются уголки губ — он знает эту ее привычку и находит ее очаровательной.
— Не скажу, разве что в случае крайней необходимости. Что стряслось?
— Дай слово.
— Что случилось, Оливер?
— Помнишь того типа, который купил мамины ящики? Помнишь? Ты еще приезжала в тот день, у тебя было свидание…
— Помню, — перебивает его Джулиет.
— На следующий день мама плакала. Ничего не объясняла, про того типа не рассказывала. С тех пор она плачет каждый день. Прямо чокнулась совсем.
— Ты думаешь, она в него влюбилась?
— В кого?
— Ну в того парня.
— Нет.
— Значит, он ее обидел?
— Я думаю… он ее запугал. Скажи мне, может, я все напридумывал, а? Но вообще-то, вряд ли. Знаешь что, я думаю, этот тип заманил ее… в какую-то ловушку. Она все время огрызается, как будто ее в угол загнали.
— В какой еще угол?
— Ты знаешь, кто такой Луи Боффано?
— Крестный отец мафии? Тот самый, которого сейчас судят?
— Вот-вот. Понимаешь, мама — присяжный заседатель…
Ситуация такая: Оливер стоит у дверей, Энни — на лестнице; она ругает его последними словами.
— Ни за что на свете! Раз это для тебя так важно, надо было предупредить меня заранее.
— Мама, я не знал, что тренировка начнется так поздно. Я сам отправился туда сразу после уроков, но там никого не было. Я позвонил тренеру, а он говорит, что тренировка перенесена на пять. Я бы поехал на велосипеде, но возвращаться придется в темноте, а я знаю, что ты против того, чтобы я возвращался на велосипеде, когда уже темно.
— Я против того, чтобы ты вообще ездил на эти тренировки, — сердито говорит Энни. — Один раз в неделю — еще куда ни шло, но если ты собираешься таскаться на тренировки еще и по вторникам…
— Всего один раз! И потом, это не обычная тренировка. Если я не появлюсь, ребята будут говорить, что я гомик паршивый.
— Не смей так говорить!
— Это не я, это они так скажут.
Энни качает головой. Собственно говоря, ей все равно. Какая разница, где сходить с ума — дома или в машине.